Мне бы хотелось, чтоб меня кто-нибудь где-нибудь ж - Страница 14

- Потому что это не так. Марку многое легко дается, но он этим не бахвалится. Он просто это делает, и все.

- Ты всегда защищал брата.

- Так это же мой брат. Кстати, ты теперь тоже видишь в нем гораздо меньше недостатков, разве нет?

Она встала, спросив, можно ли ей оставить у себя мой свитер.

Я улыбнулся в ответ. Я был счастлив, как никогда, - несмотря на все трудности и мерзости моей жизни в данный конкретный момент.

Подошла мама, а я все улыбался, как полный болван. Она объявила, что будет ночевать у бабушки и что девочки должны спать на втором этаже, а мальчики - на третьем…

- Мам, мы вообще-то уже не дети, все будет в порядке…

- И не забудь проверить, в доме ли собаки, прежде чем закрывать на ночь дверь, и…

- Ну, мама…

- Конечно, я волнуюсь - вы все слишком много пьете, а ты вообще безобразно напился…

- Теперь не говорят «напился», мама, говорят - «расслабился». Так вот, я расслабился…

Она ушла, пожимая плечами.

- Надень хоть что-нибудь, замерзнешь.

Я выкурил три сигареты, дав себе время подумать, и отправился к Марку.

- Эй…

- Что?

- Мари…

- Что?

- Оставь ее мне.

- Нет.

- Я сломаю тебе челюсть.

- Нет.

- Почему?

- Потому что сегодня ты слишком много выпил, а мне необходимо сохранить в полной неприкосновенности мою ангельскую физиономию - я в понедельник работаю.

- Почему?

- Потому что делаю доклад о взаимовлиянии газов в замкнутом пространстве.

- Что-что?

- Так-то вот.

- Соболезную.

- Да ладно.

- Ну, а Мари?

- Мари? Она моя.

- Вот уж не уверен.

- Да что ты понимаешь!

- Я чую - шестое чувство рядового-артиллериста.

- А вот хрен тебе.

- Слушай, мне сейчас мало что светит. Да, я кретин, знаю. Но давай найдем компромисс хотя бы на сегодняшний вечер, ладно?

- Я думаю…

- Думай быстрее, не то я совсем спекусь.

- Думаю о настольном…

- Что-о?

- Мы сыграем на нее в настольный футбол.

- Не слишком галантно.

- Это останется между нами, гребаный джентльмен, отбивающий чужих подружек.

- Идет. Когда?

- Сейчас. В подвале.

- Сейчас?!

- Yes,sir.

- Ладно, только кофе себе сварю.

- И мне тоже…

- Конечно. И даже не стану писать в твою чашку.

- Чурбан ты армейский.

- Иди, разогревайся. И попрощайся с ней.

- Отвянь.

- Не бойся, я ее утешу.

- И не надейся.

Мы выпили обжигающий кофе прямо на кухне. Марк пошел в подвал первым. Я сунул ладони в мешок с мукой, думая о маме, которая жарит для нас свиные отбивные в панировке. Знала бы она!

Потом мне, естественно, захотелось писать - ну ни фига себе, как теперь идти в сортир с руками, обсыпанными мукой? Да, тяжелый случай…

Прежде чем выйти на лестницу, я нашел взглядом Мари, чтобы взбодриться и настроиться на победу, поскольку на флиппере я непобедим, а вот настольный футбол - это, пожалуй, конек брата.

Играл я позорно. Мука, призванная бороться с потом, превратилась в мерзкие белые катышки, облепившие мне пальцы.

Кроме того, Мари и все остальные присоединились к нам при счете 6:6, и тут я сломался. Я чувствовал ее присутствие у себя за спиной - и ладони предательски скользили по рычагам. Я ощущал аромат ее духов - и забывал о своих нападающих. Услышав ее голос, я пропускал гол за голом.

Когда брат довел счет до 10 в свою пользу, я смог наконец обтереть руки о собственную задницу - джинсы побелели от муки.

Марк, негодяй, смотрел на меня с искренним сочувствием.

«С днем рождения», - поздравил я себя.

Девушки заявили, что хотят спать, и попросили показать им их комнату. Я объявил, что лягу на диванчике в гостиной, чтобы спокойно прикончить бутылку, и попросил меня не беспокоить.

Мари посмотрела на меня. А я подумал - останься она ростом в метр двадцать девять и весом в двадцать шесть кило, я бы спрятал ее себе за пазуху и повсюду таскал бы с собой.

Потом дом затих. Один за другим погасли окна, то тут, то там слышались приглушенные смешки.

Мне казалось, что Марк с ребятами прикалываются - скребутся в дверь к девчонкам.

Я свистнул собакам и закрыл входную дверь на ключ.

Заснуть не удавалось. Ничего удивительного.

Я курил, лежа в темноте, освещаемой лишь огоньком горящей сигареты. Потом услышал какой-то шум. Вернее, шорох, словно кто-то зашуршал бумагой. Сначала я решил было, что это возится одна из собак. Я позвал:

- Бозо?… Микмак?…

Ни ответа, ни привета, но звук усилился, причем к шороху добавился странный призвук - как будто скотч отклеивают.

Я сел, протянул руку, чтобы зажечь лампу.

Я брежу. Мари - голая - стоит посреди комнаты, прикрывая тело бумажками подарочных упаковок. На левой груди у нее - голубой листок, на правой - серебряный, на руках - нарядная веревочка. Крафтовая бумага, в которую мама завернула мотоциклетный шлем - подарок мне на день рождения, служит Мари набедренной повязкой.

Она идет по комнате, ступая по обрывкам подарочных упаковок, мимо полных пепельниц и грязных стаканов.

- Что ты делаешь?

- А что, непонятно?

- Ну… вообще-то не очень…

- Ты разве не сказал, что хочешь получить подарок к дню рождения?

Продолжая улыбаться, она обвязала талию красной тесемочкой.

Я как ужаленный вскочил с дивана и закричал:

- Эй, эй, не увлекайся!

Произнося эти слова, я спрашивал себя, что они означают: не прячь свое тело, оставь его мне, прошу тебя?

Или: давай притормози, знаешь, меня по-прежнему укачивает, а завтра я уезжаю в Нанси, так что, сама понимаешь?…