Мне бы хотелось, чтоб меня кто-нибудь где-нибудь ж - Страница 31

- Чудненько. Я успею зайти домой и переодеться… В девять подходит?

- В девять вечера, отлично.

- Ну все, тогда до скорого, да?…

Вот это я и называю «потерять контроль над ситуацией».

Я рано ушел с работы и впервые в жизни не навел порядок на столе, прежде чем погасить свет.

Внизу меня караулила консьержка.

- Они доставили вашу мебель, мсье, но так намучились с диваном… Это просто ужас какой-то - тащить такой гроб на седьмой этаж!

- Спасибо, мадам Родригес, благодарю вас. (Я не забуду вас на Рождество…)

Три маленьких коридорчика, напоминающие поле битвы… А что, в этом может быть своя прелесть…

* * *

Положить тараму в холодильник, разогреть цыпленка в вине на слабом огне, так… открыть бутылки, соорудить некое подобие стола, расставить приборы, пулей смотаться вниз, к арабу, за бумажными салфетками и бутылкой «Бадуа», засыпать кофе в кофеварку, принять душ, сбрызнуться одеколоном («Eau Sauvage»), почистить уши, найти не слишком мятую рубашку, убавить свет, отключить телефон, поставить музыку (альбом «Пираты» Рикки Ли Джонса, под него все возможно… только не слишком громко), подоткнуть плед, зажечь свечи (как же без них!), вдохнуть, выдохнуть, не смотреть на себя в зеркало.

А презервативы? (В ящике ночного "столика, это не слишком близко?., а в ванной, это не слишком далеко?…)

Дзинь, дзинь.

Не прозвучит ли двусмысленно фраза: «Я держу ситуацию в руках»?

Сара Брио вошла в мой дом. Прекрасная, как день.

Чуть позже, вечером, когда мы вволю посмеялись, поужинали и пережили несколько мгновений, про которые говорят «тихий ангел пролетел…», стало ясно: эту ночь Сара Брио проведет в моих объятиях.

Мне всегда было трудно принимать определенного рода решения, но теперь действительно наступил момент, когда следовало поставить стакан и начать действовать.

А я вел себя, как полный идиот: вообразите - рядом с вами сидит жена кролика Роджера, а вы думаете о чем-то постороннем, например, как скопить побольше денег на покупку квартиры…

Она болтала бог знает о чем и поглядывала на меня искоса.

И вдруг… внезапно… я подумал об этом треклятом диване, на котором мы сидели.

Я стал терзаться вопросом, важным и неотложным: как же он раскладывается?

Я считал, что правильнее всего будет сначала долго и страстно целовать ее, а потом ловко опрокинуть на спину…

Да, но что потом… как быть с этим злосчастным диваном?

Я уже мысленно представлял себе, как - в полной тишине, весь на нервах - безуспешно пытаюсь справиться с механизмом, в то время как ее язык щекочет мне миндалины, а руки пытаются расстегнуть ремень…

Впрочем… ладно… кажется, пока опасаться нечего… Сара вроде как попыталась подавить зевок…

Тоже мне Дон Жуан. Позорище, да и только.

А потом я подумал о моих сестрах - и, вспомнив этих двух злючек, посмеялся в душе.

Вот уж кто поплясал бы на моих костях! Видели бы они меня сейчас: сижу нога к ноге с мисс Вселенной, а все мои мысли заняты механизмом трансформации диван-кровати из «Икеи».

И вот тут-то Сара Врио повернулась ко мне и сказала:

- Ты такой милый, когда улыбаешься.

И поцеловала меня.

В этот момент, держа на коленях 54 кило женственности нежности и ласки, я закрыл глаза, откинул голову назад и мысленно от души поблагодарил: «Спасибо вам, девочки!»

Эпилог

- Маргари-ита! Обедать скоро будем?

- Отстань.

С тех пор как я пишу рассказы, мой муженек завел моду звать меня Маргаритой /Очевидно, имеется в виду французская писательница Маргерит Дюрас/, похлопывая пониже спины, и заливать в гостях, что он-де скоро бросит работу и будет жить на мои гонорары: «Я-то? Лучше всех! Представьте, денежки капают, а я езжу за детьми в школу на "ягуаре" последней модели. На меньшее не согласен… Ну, придется, конечно, время от времени массировать ей плечи и терпеть творческие кризисы, не без этого… Тачку-то? Темно-зеленую куплю».

И так далее в том же духе, пудрит всем мозги, а люди не знают, что и думать.

Спрашивают меня таким тоном, будто речь идет о дурной болезни: «Это правда? Ты пишешь?»

Я пожимаю плечами и показываю хозяину дома пустую рюмку. И бормочу: «Да нет, ерунда какая, даже не о чем говорить». Но этот обалдуй, за которого я когда-то имела глупость выйти замуж, не унимается: «Как?… Она что, вам не сказала? Лапуся, ты не сказала, какую премию срубила в Сен-Кантене /Одна из многочисленных литературных премий Франции -премия города Сен-Кантена, составляющая 10000 франков/? Ого! Десять тысяч, не хухры-мухры!!! Два вечера за компьютером, купленным за пятьсот франков на благотворительной распродаже, и - бац! - десять тысяч! Плохо ли? Обо всех остальных ее премиях я уж молчу… не будем зазнаваться, да, лапусик?»

В такие вот минуты мне хочется его убить.

Но я этого не сделаю.

Во-первых, потому что в моем благоверном весу восемьдесят два кило (он говорит, что восемьдесят, но это кокетство), а во-вторых, он прав.

Он прав. Куда меня занесет, если я всерьез поверю в свое писательство?

Брошу работу? Выскажу наконец все, что думаю, сослуживице Мишлин? Куплю себе изящную тетрадочку, чтобы делать записи на будущее? Почувствую себя такой одинокой, такой далекой-близкой, такой непохожей? Отправлюсь вдохновляться на могилу Шато-бриана? Скажу мужу: «Нет, милый, не сегодня, пожалуйста, у меня голова не тем занята»? Забуду забрать детей из садика, дописывая главу?

Детей в садике начиная с половины шестого надо видеть. Когда вы звоните, вся орава кидается к двери, сердечки бьются, того, кто первым добежит, естественно, постигает разочарование: это не за ним, как обидно (губки кривятся, плечики опущены, любимый плюшевый мишка падает на пол), но уже в следующую секунду он оборачивается к вашему сыну (который стоит прямо за ним) и вопит: «ЛУИ, ТВОЯ МАМА ПРИШЛА!!!» И вы слышите: «Угу… шам жнаю».